Рабочая смена закончилась, Марк заскочил к себе домой, принял душ, переоделся и увидел в зеркале приличное человеческое лицо, которого то самое зеркало давным-давно не видывало. Валверде улыбнулся своему отражению, взял ботинки, крутанулся на пятках и переместился в Лондон. Шеффилдские окраины ему уже наскучили, прогулка по бодрому Лондону перед тем, как отправиться к Вальс, была тем самым, что добрый доктор (ясное дело, не Ноулз-Валверде) прописал. Снял мантию волшебника и, облачившись в ботинки, Маркус вышел из переулка на оживленную улицу. Легкие наполнились загрязненным воздухом крупного города, передернулись от омерзения, и позволили своему хозяину продолжить путь. Он купил хлеба в булочной на углу и маргаритки в цветочном магазине, где улыбчивая продавщица увлеченно нахваливала и горячо советовала ему орхидеи, Но Маркус твердо знал, что ему нужно, и не отступал от намеченного плана в угоду даже этой милой доброй женщине, считавшей своим долгом помочь влюбленном выбрать цветы для своей пассии. Валверде нравились те места, где он мог называть Вальс своей девушкой, не вспоминая об их кровных узах, и почти не терзаясь угрызениями совести. Он почти научился представлять себя кем-то другим, не Марком, кто влюблен по уши в обычную девчонку с красивым голосом и вкусом к жизни. Он старался не вспоминать о том, что  было до это, мало рассказывал о годах, проведенных без неё, и только тихо скулил одну и ту же историю о том, как он скучал без неё. Это была правда, да не вся. До сих пор про свою жену он и словом не обмолвился с того самого дня, как снял наконец с пальца своё обручальное кольцо в больнице, в тот вечер, когда Вальс очнулась и взяла курс на поправку.
Пора было аппарировать к её дому. Маркус свернул в ближайших переулок, огляделся, и, как был: с цветами, хлебом и дорожной мантией подмышкой – аппарировал прямо к её крыльцу.  Уверенный стук в дверь – костяшки пальцев настойчиво соприкасаются с деревянным косяком, губы, расползающиеся в улыбке, и совершенно неожиданный поворот сюжета. Когда дверь открылась, и этот человек оказался на пороге вместо Этель, Ноулз едва не свалился кубарем с лестницы от удивления. С Сигрэвом они распрощались лет восемь назад, и с тех пор не виделись, и лишь недавно от Вальс Маркус узнал, что они тоже не виделись с ним долгое время.
Выходит, врала? Этого следовало ожидать, ей нужен обычный парень, с которым она может завести обычные отношения, а не её больной брат, втягивающий её в омерзительные затеи. Могла бы и сказать об этом…или что, боялась, что я психопат, не отпущу ей никуда от себя? да…какого же она обо мне мнения-то?!
-Какого хрена лысого ты здесь делаешь, Сигрэйв?! – отодвигая плечом сотрудника аврората, и проходя внутрь квартиры, поинтересовался Ноулз, крепко сжимая кулаки. Если они будут драться, то вряд ли это будет магическая дуэль. Потому что у Марка не будет шансов, ведь он не очень-то силен во всех этих боевых заклинаниях. Вот как следует вмазать кулаком своему противнику – это да, это он может, а разводить пафосные показательные дуэли могла только его сестра в школьные годы.
Да к черту всё! – внезапно взбеленился Валверде, хватая Эзру за грудки. Тот стал старше, как и Марк. Сильнее, как и Марк. И обладал невероятной притягательностью, которую целитель испытал на себе еще в годы их партнерства в штаб-квартире аврората. Знакомый запах резко ударил в нос, и всё смешалось. Валверде думал о Вальс, мысли о том,ч то она его обманула, не давали покоя. Он думал об Эзре и о его неожиданном местонахождении, и ощущал себя лишним в квартире этой парочки. Но постойте, как же это? Всего неделю назад он прощался ней утром у этой обитой синей тканью двери, она вставала на цыпочки, чтобы поцеловать его, и в обозримом пространстве не было ни одного Сигрэйва и не предвиделось. А может быть, он приходит только в определенные дни? Может, у него в тот день работа была? Всё-таки, аврорат – место такое, где и по ночам вызвать могут.
От всей этой неизвестности Марку вовсе не захотелось спокойно обо всём поговорить, и поэтому, недолго размышляя, он врезал бывшему лучшему другу первым делом кулаком в живот. Драка была неизбежна, поверьте. Марку вдруг очень захотелось проявить весь свой темперамент, а Сигрэйв никогда бы не согласился быть безучастным наблюдателем его собственного избиения.

Маргаритки, по которым они прошлись ногами, теперь медленно умирают на полу у двери. Никто уже о них не помнит, они забыты из других дел, более важных дел, капризных дел, которые мешают спать по ночам. Как и десять лет назад, после выпуска из школы отправившись на работу в аврорат, Маркус не ожидал встретить там Эзру, так и сейчас на пороге дома своей сестры никак не чаял вновь увидеть его. Знакомые скулы, всё те же глаза, только немного старше, и у самого Марка, наверное, тоже, но он может сравнить, потому что не помнит своё лицо несколько лет назад, не оценивает, не вспоминает о нём. Зеркало не подскажет, а на старые колдографии не хочется смотреть. Он знает, что где-то среди старых вещей в его квартире пылится их пара-тройка, где они улыбаются в кадр и размахивают руками. Молодые олухи, чего им только тогда не хватало?
Марк даже не думал о том, что его разъяренную сущность будет так легко остановить. Рука, заломленная за спину, не придает маневренности. Валверде тихо шипит и матерится, в глубине души понимая, что этого следовало ожидать.
Теряю форму.
В самом деле, работа целителя его расхолаживала. За это время его ловкость уменьшилась, да и драться с кем-нибудь приходилось редко, и  тем более врукопашную. Но для того, чтобы Ноулз сдался, требовалось значительно больше времени. Еще пару минут он пытался как-то вывернуться, выкрутиться, но, в конечном счете, понял, что даже если ему удастся этот маневр, потом будет только хуже. Он замер, перестал трепыхаться в крепких руках, тяжело дыша. Два частых коротких вдоха, длинный выдох. Слов не было никаких. Из ненависти и из-за тепла, исходящего от тела Сигрэйва Марк совсем вмешался. Ему казалось, что он даже спиной чувствует биение чужого сердца. Это подводило черту подо всем, что когда-либо случилось с Марком и его лучшим другом Эзрой. В теплой комнате, вдруг растворившись в бьющем по перепонкам дыхании другого человека, Валверде не начал вдруг вспоминать всё, что когда-то было, переживать, что вскрылась старая, покрывшаяся коркой рана.
-Пусти, - коротко бросил он уже почти спокойным голосом, в котором не звенела ярость, не было никакой жажды мести. Это был самый обычный голос, отделенный от своего обладателя и захвативший его голосовые связки в плен. Почувствовал, как руки, сжимающие его, как тиски, неуверенно его отпускают его, Валверде невольно передернул плечами, освобождаясь, как от назойливого обращения или от привязавшегося воспоминания. Не хотелось смотреть на него, но было необходимо убедиться…нет, убедить его, что он больше не буйный, он не опасен, не станет нападать, не станет…Господи.
-Ты постарел, - не то, что приятно услышать одним апрельским вечером, и даже не те слова, о которых он подумал. Что ж, пусть будет так. А глаза всё такие же. Сколько он сможет смотреть в них, не отрываясь? Минуту, две, три, бесконечно? На первом курсе (наверное?) они как-то устроили игру в гляделки. Эзра тогда победил. Он всегда побеждал, во многом. И уходил, оставляя все выигрыши позади. Они были ему не нужны, но давались легко, и Марк всегда немного завидовал этой легкости. Сам он был спокойным, но легкости в его действиях не наблюдалось: каждое решение принималось им с трудом. Было досадно сегодня снова проиграть. Не в гляделки, а в бессильную ярость. Он успокоился так быстро, не найдя шанса выместить своё презрение на до зубного скрежета знакомом лице: от плавного изгиба губ до бесконечно правильных очертаний скул, которым, кажется, никакая аврорская работа не помешала быть такими идеальными. Кажется, проведешь кончиками пальцев, и они сомнутся, как пластилиновые. Маркус отдернул руку. И тут же столкнулся со взглядом парня: непонимающим. Когда человек ведется себя как сумасшедший, его следует воспринимать именно так, и засадить в какое-нибудь лечебное учреждение. Берем Марка, ведем его в Мунго и передаем в нежные руки  его коллег-целителей. Сколько раз за последние двадцать минут он подумал о собственной невменяемости? Эзра был концентратом его сумасшествия. Понимание пришло позже. То есть даже позже, чем хотелось бы, чем нужно. Слишком поздно.
-Ты..живешь здесь? – голос всё-таки дрогнул, мир куда-то поплыл, и Валверде машинально схватился за сердце, за стену, за Сигрэйва, чтобы понять, как Этель могла его обманывать. Он же свихнулся от беспокойства тогда в больнице, увидев её. Все внутренности свернуло в узел, живого места на нём не осталось, а она всё это время…с Сигрэйвом? Да кто он такой? кто? почему он всё время стоит у него на пути? у них на пути?
Взгляд прояснился. Может быть, сама судьба пытается сказать, что они всего лишь брат и сестра, что им нельзя быть ближе, нельзя вести себя так. Они заигрались, а судьба всё это время смотрела на них и вовремя подкинула опознавательный знак.
Но почему Сигрэйв? За что он?
-Ты...живешь с ней?
Марк всё еще держался за него, крепко вцепившись ладонями в плечи, в руки, но не в шею, хотя где-то в голове такое желание всё еще жило в нём. Он не ожидал, что снова будет больно. Так, как тогда, на шестом курсе. Он как будто снова мальчишка, и весь мир против него. Он так огромен и причиняет боль. А ему снова надо быть взрослым и во всем разобраться.
Руки всё также сжимают его плечи, глаза всё также пристально смотрят в глаза. Спустя столько лет снова их увидеть: это проклятие. И где-то в затаенных уголках души это радость, накрывающая с головой. Маркус так не привык себе противоречить, что сейчас ненавидел и себя тоже.

Иногда вас выбивает из колеи что-нибудь неожиданное. А потом это неожиданное трансформируется в еще что-то более странное, и тогда, кажется, что здесь и сейчас происходит что-то очень абсурдное. Такое, как, например, любовь. Никто бы не хотел услышать такое нелепое признание в любви, которое неожиданно вылили ведром холодной воды на Маркуса. В душе вдруг стало так пусто. Как будто  первые зимние заморозки, и поутру никто не решается выйти на улицу после долгих дней тепла. Стало холодно и зябко без причины. Он никогда не знал своего бывшего лучшего друга, как ему хотелось бы.
Так вот, почему ты всегда дружил со мной.
Так вот, почему ты всегда был рядом.
Так вот, почему ты помогал мне, когда никто уже не мог помочь.
-Ты…знал? – нет, он хотел сказать не это, но подсознание ухватилось за самую суть произнесенных Эзрой слов.
Так вот, почему ты терпел меня даже тогда, когда уже знал, что она – моя?
Эти годы, которые ушли и те моменты, что они упустили когда-то уже ничего не значили.
Я никогда не думал, что попаду в такую ситуацию.
И при этом сердце вдруг повело себя так, будто ждало этого момента всю свою жизнь, словно оно мечтало вдруг забиться с утроенной энергией, чтобы его обладателю казалось, что оно выскакивает из груди. Как мальчишка, впервые влюбившийся, Марк не понимал, что с ним сейчас происходит. Но разве понимание важно в таких ситуациях? Иногда полезно просто окунуться во всё безумие с головой.
Будто бы тебе пятнадцать и  мне пятнадцать снова.
Они слишком близко были друг с другом – просто друзья так не делают, и уж тем более бывшие друзья. Люди обычно целуются, когда их лица настолько сближаются. Это особая магия, которую не могут объяснить пока что даже волшебники.
Я не твоя собственность, а ты не моя, но так даже лучше.
Поцелуй не мог решить все проблемы и ответить на все вопросы, зато мог ударить Маркуса посильнее кулаков или заклинаний Сигрэйва. Валверде забыл, о чем он только что думал, забыл, о чем должен подумать и потерял все возможные рациональные исходы этой ситуации. Аврор держал его так крепко, что, надумай он попытаться вырвать из этого захвата, то неминуемо остались бы на его теле синие следы от этой хватки на спине. Будто бы друг так боялся его потерять в этом огромном мире. Снова. Но мир остался за дверью квартиры, пропахшей запахом маргариток и кофе. Здесь теперь были только они вдвоем. И невидимо присутствовала третья, хоть Маркус и не думал сейчас о ней. Руки судорожно сомкнулись на пояснице чужого-родного человека, а поцелуй длился так долго, что Марк успел забыть, как дышать носом и задохнулся. Отстранясь он тяжело вдохнул губами воздух, и зубы его неожиданно вонзились в плечо будто бы знакомым животным укусом. Даже привкус ткани рубашки Эзры не смутил его. В этом было что-то специфичное и неожиданно родное.
Губы шевельнулись. Он должен был произнести эти слова. Он это чувствовал: в голове, в сердце, во всё своём существе, однако голоса не было. Тогда он еще не знал, что это его первая и последняя попытка сказать эти слова кому-то. Кому-то из них. Ему. Ей. Но вместо этого он укусом-поцелуем вдруг впивается ему в шею.