- Еще чего, - пробурчал Бартемиус в пуховое одеяло и лишь глубже скрылся за внушительным фолиантом.
   Что за методы у него там в Дании практикуют? Антигуманщина в чистом виде. Инквизиция же последнюю казнь аж в конце восемнадцатого века провела, Роули не знал? Или решил возродить традицию?
  Тем не менее, угроза повторилась. Не хочу и не буду, - тихо фыркнул Крауч. Да, вранье наказуемо, но не настолько же. Но вот его уже вновь забрали в свои сети друиды, проводящие таинственный ритуал для устранения сидов. Описание было столь увлекательно и красочно, что мальчишка даже сначала не заметил Торфинна на своей территории.
   Он взглянул поверх книги невидящим взглядом и лишь через мгновение собрал зрачки в кучку. Тазика с ним не было, был поднос.
- Ты не только Торквемада, но еще и лгун, - прищурил глаза.
Но есть хотелось дико, поэтому Бартемиус благодарно промурчал, жуя тост и запивая его травяным чаем. По телу разливалось благодатное тепло. Юноша поддался волне эйфории и широко улыбнулся, когда мужчина поцеловал его в щеку. Второй тост с джемом уже практически исчез в субтильном Крауче, когда тот осознал, что у больных-то обычно аппетит неважнецкий.
  Стараясь не привлекать внимания мудрого Тора, она отложил краюшку хлеба и с постным лицом принялся за чай. Затем для эффекта трижды кашлянул.
- Роули, - пробормотал мальчик, но так и не решил, что ему сказать. Что благодарен за заботу? Это итак понятно. Что любит? Он говорил, просто тот не услышал. Что будет драться до последнего? В его состоянии сейчас это бы звучало смешно.
  Поэтому он просто протянул ладонь и сжал родную руку, свернувшись рядом под одеялом.
  - У меня в детстве была мечта, - тихим голосом начал Тэм, - собственный зверинец. Ну, знаешь, с летающими книззлами, нюхлерами, - мальчишка принялся выводить на ладони Финна странные линии, даже не осознавая, что делает. У него так часто было. Порой, во время раздумий, он брал в руки кисть. А после часа мыслей о предстоящем экзамене, на полотне каждый дюйм был витиевато зарисован. Была бы негоциантская жилка – принялся бы продавать плоды своих внутренних бесед. – Но я знал, что этому не суждено было сбыться. Отец бы лишь высмеял. Поэтому я ему даже не говорил. Хотя при выборе профильных предметов, я обнаружил, что у меня нет даже близких к этой сфере, - сейчас он смотрел в одну точку, не переставая водя пальцами по чужой руке.
- Тогда я догадался, что он легилимент, - зубы скрипнули, - и что он читает мои мысли без спросу. Мой собственный отец!
  Ногти царапнули простыню, мальчишка вовремя выпустил ладонь Роули.
- Я хочу одного, - сказать это было одновременно катастрофически трудно и так легко, - я хочу, чтобы мой сын никогда не боялся мне рассказывать о своих мечтах.
   Барти схватил кружку и выпил ароматный напиток до дна. Где-то между пятым и шестым глотком, слизеринец понял – если у него и будет новая семья, то только с Торфинном. Он не хотел богатств, светских приемов, публикаций в журналах. Он желал лишь окончания войны и долгих лет рядом с этим грустным, грубым, заботливым, проницательным, несдержанным, восхитительным человеком.
   Где-то внутри рождалось першение. Оно карабкалось по легким, цеплялось за трахею, щекотало горло. И, наконец, родилось оглушительным кашлем, от которого казалось Барти, он заработает слабое сотрясение мозга.
   Видимо, Крауч слишком вжился в роль. Теперь он заболел по-настоящему.
- Чёрт, - прохрипел он, - только не белок.